Тред создан после консультации как лучше залить на Ычан кусок моего творчества. Пишу давно. Вычитки мало.
***
…за незримое плечо спокойствия и умиротворения опадающей на тоненьких зелёных листьев росы, тишину начали трясти громкие гулкие отзвуки. Роса пала оземь, с каким-то из разрывов чуть слышно подпрыгнули игрушки на верхней полке над кроватью. Мои веки начали сминаться и разминаться, пытаясь явить миру глаза, а глазам — мир. «Бам» в который раз постучался в двери не до конца оформившегося сознания, колыхая листву на летних деревьях. Откуда то упало и покатилось наливное яблоко.
Очередной снаряд попал к нам во двор.
Молодое девичье тело напитало шрапнелью осколков и кровать стала цвета граната. Я закричала, скатившись с неё вниз на ещё большее количество битого стекла, меня как градом осыпало собственными дорогими друзьями — зайцами, щенками, медвежатами…
***
…я ехал на своей машине по вечернему городу. Повернув руль в привычном мне на этой улице направлении, мне оставалось только придавить педаль акселератора и наслаждаться почти пустой дорогой. Хорошо жить на широком как твоя родная страна проспекте, идущем почти от центра и до самой ухоженной, опрятной окраины, где с ближних к воде домов открывается чудный вид на мерно идущие речные трамвайчики.
После первой сигареты, медленно и с чувством, одной рукой, вставленной в рот и затем подожжённой, мне захотелось включить радио. Или, скорее, приспичило.
— …ечеру, мы повторяем важное сообщение ЦК партии, которое радиослушатели могли пропустить утром.
Ну да, утром, раз уж у меня среди недели выдался выходной, я поехал в город посетить кинотеатр и недавно открывшуюся выставку. Сколько фотокарточек то будет с последней…
— …оюз принял решение отправить контингент добровольцев, снабжённых военной технико…
Руль повернулся.
Мой путь лежал на работу. Наверняка, ищут…
***
— …не отпущу, не отпущу тебя!
Моя старая мать билась в форменной истерике на призывном пункте конфедерации, била меня руками в спину, рыдала при всех и, потеряв всякие остатки сердца в виде его осколков, даже царапала окружающих своими уставшими от восьмидесяти лет жизни бедными руками.
— Ты же ещё просто котёнок! Мой котёнок! — проговорила она в слезах, после чего вдруг добавила следующее, постаравшись добавить своему голосу громкости — Господин офицер — обратилась она, по незнанию, к свободному ополченцу-анархисту — Господин офицер, она же ещё с игрушками играет! Ей 20 лет, а она с игрушками играет!
— Вот ей новая игрушка.
Моего возраста мужчина в опрятной красно-чёрной пилотке демонстративно протянул мне винтовку. Я закинула её на плечо таким точным и удачными движением, будто делаю это не в первый раз, а всю жизнь.
Сзади послышался отчаянный сдавленный стон.
Мне протянули такую же пилотку и я примерила новый аксессуар тут же на месте. Не сказать, чтобы села как влитая, но в конце концов её наверняка сшили часа два назад из того что было.
Я резко вдавила заднюю часть сапога в пол для поворота на месте.
— Вернусь. — лишь сказала я матери.
Она продолжила плакать, но заметно тише, и протянула мне что-то…
***
— …чемодан — аэродром — к врагу! — вырвалось у меня вдруг не то вдохновенно, не то со скорбью и всё это как-то одновременно, пока я закидывал куцые личные вещи в саквояжик, скорее пригодный каждодневной рутине до работы, а не чтобы отправиться на войну — Ну, и к новым друзьям.
Сынишка слушал о грядущих, может быть, годах без меня — с восхищением. Только моя Ренаточка стояла с перекрещенными руками… и молчала.
— Понимаешь, у них там гражданская война идёт. Хорошие против фашистов.
— А ты будешь сбивать фашистов? — в восторге спросил ребёнок
— Конечно! Во-от — я развёл руками — столько собью! Я же советский лётчик!
— Ура-а!
Мой ребёнок радостно подбежал ко мне. Я резво, но аккуратно его поднял и посадил себе на плечи, где мальчишка раскинул руки и стал изображать самолёт.
— А советский лётчик никогда не проигрывает!…
***
— …и почему мы должны встречать их, напомни?
— Потому-что поручили.
Я сплюнула на дорогу из кузова несущейся тарантайки. продолжая упирать в её деревянный кузов винтовку.
— А если нам их просто расстрелять за углом?
— То расстреляют нас. — ответил мой товарищ водитель одетый по такой же наспех собранной «форме» что моя, настолько флегматично, будто речь идёт о покупке тортика — Ну, а ещё Республика лишится ценных специалистов.
— Сами справимся… — угрюмо ответила я — Хотя знаешь…
— М?
— Всегда хотела летать. — я подняла взгляд к небу, от всей этой дорожной пыли, высоко запрокинув голову чтобы мне лучше были видны белые смиренно плывущие корабли облаков — Не пойми неправильно, я не дура. Просто. Мне мнится что-то очень важное в том, что над нами висит эта штука. Глубокая, глубокая голубая бездна, в которую мы вгрызаемся словно в твёрдую грань ультрамарина, но вот вдруг она становится ярко-алой с всполохами каскадов пламени, а огромный огненный шар, вздымаясь над горизонтом, опускается туда, где лишь белый след мотора рассекает надвое твой взгляд. — друг за рулём и ещё один, рядом у другой доски прикрывавшей кузов, замолчали — Я бы хотела управлять этим мотором…
***
— …и тем не менее, я настаиваю рекомендовать товарища Рохос на обучение в лётчики с первой волной местных специалистов.
— Ты — перешёл комбриг уже резко на неуставное обращение — совсем с ума сошёл, Серёж?
— Состояние моего умственного здоровья в полном порядке, товарищ комбригады. — упомянутый, тот поднял на меня глаза исподлобья — Я настаиваю рекомендовать товарища Рохос на обучение в лётчики с первой волной местных специалистов.
— Да мне плевать, что она спасла тебе жизнь! Как ты вообще можешь быть уверен, что анархистка, повторюсь, а-нар-хист-ка, — показал он пальцем куда-то в потолок как будто обаращется к давно отринутому нашим народом Богу — будет, даром хорошим пилотом, хотя тоже непонятно, с чего тебе это взбрело, но попросту надёжным товарищем?!
Я стоял абсолютно спокойно, по стойке смирно хоть и не было такого приказа, и следил за упивающимся слюной командиром бригады своим холодным взглядом, не меняя положения головы.
— Мне бы хотелось оставить за собой право, сообразно военной необходимости, самостоятельно решать, каких специалистов принимать в свой будущий лётный отряд. — тут комбригу окончательно поплохело от осознания, что я ещё и собираюсь летать с той женщиной вместе — С высоты чего…
Понимая, что морально проиграл этот разговор, даже несмотря на полное право всё ещё мне отказать как вышестоящее должностное лицо, обладатель более увесистых петлиц просто демонстративно упал лицом о стол.
— …я настаиваю рекомендовать товарища Рохос на обучение в лётчики с первой волной местных специалистов…
***
…под нами чуть зримо качались кажущиеся крохотными сосны. Куда-то вдаль ехали машины, увозя людей в ту же сторону, что и нас — к фронту.
Над площадью за старыми городскими стенами вздымались стаи голубей, которые отсюда казались единым сизым маревом, подобно дыму трубокура, а вне города, как раз мимо нас, проносилось поле. Единое, кажущееся никак необозримым и всецело необъятным, простое цветочное поле, которое переливалось кусочками неба из васильков и облачками из ромашек. Всё это кружилось, вилось, дороги впадали в поля, поля оканчивались городом, машины и редкие танки стремились вперёд, а мы — вверх, всё выше и выше нарушая своим присутствием закон природы.
Я взглянула налево.
Из кабины моего истребителя, который впервые был снаряжён всем необходимым после трёх месяцев тренировочных вылетов, хорошо был виден лидер нашего эскадрона — Серджио. На таком близком расстоянии между самолётами я, хоть и еле-еле, но могла разглядеть его голову, скрытую частично за шлемом с пробивавшейся из под него рыжиной, и элементами фюзеляжа. Он что-то неразборчиво буркнул в радио, уж вряд ли связанное с моим взглядом, которого не мог видеть, а скорее по совпадению, после чего я услышала уже от другого лётчика в эскадроне «Выполняю!» — резко и резонирующе в моём шлеме.
Чёрт, а это было что-то важное…
***
…кружки издали десятками звон, реверберируя своими боками друг о друга, а весь ресторанчик наполнился смехом.
Я заметил, что моя подруга, виновница сегодняшнего торжества, сильно мнётся и совсем по чуть-чуть потягивает купленный ей по её просьбе яблочный сидр. Сев со всеми после очередного тоста, мы даже не встретились взглядом. Имея наглость задымить, я закинул местную невкусную мне сигарету между губ и откинул крышку оставшейся от отца зажигалки. Серебро. Прошла Великую войну. Любил я эту зажигалку…
— Так что не так? — сказал я и чиркнул колесом и к алкоголю в воздухе примешался лёгкий аромат сгорающего бензина
Она лишь повернула голову ко мне.
— Сегодня ты второй раз спасла мне жизнь, будто присматриваешь персонально за мной теперь уже о крыльях. — зажигалка отправилась на стол, а сигарета между пальцев — Теперь, когда мы празднуем твою первую победу, благодаря которой всему эскадрону не надрали хвосты, — вокруг меня послышалось «Да! Молодец!» обращённые к собеседнице, но казалось, будто мы говорим это в абсолютной тишине тет-а-тет — Но ты лишь сидишь, тоскуешь и отпиваешь по капле. — спинка стула обняла меня во всю ширь — Вот я и спрашиваю.
Красавица-лётчица грустно улыбнулась.
— Ну… — сказала она, ведя по кромке пивной кружки пальцем — Мне никогда не доводилось пить спиртное, когда я жила у матери. А ещё я не привыкла к шумным компаниям.
Её взгляд сам собой оказался отведён куда-то в стену, не сказать в пол наискось, но я прекрасно видел эти глаза кого-то, кому хотелось бы открыться миру, но не знает как.
— Говоришь, не пила ни разу?
— Нет, Серджио.
— Значит, это тебе не понадобится. — выдал я, переставляя её кружку куда-то ближе к другому краю стола — Официант!
Я поднял руку в привычном жесте и вдруг услышал смех товарищей явно подтрунивающих, но без злобы.
— Ух ты, шпион… — сказал сидевший сбоку от меня и Рохос паренёк, еле сдерживая хохот в кулак
Ну да. Тут так не показывают.
— Что-нибудь нужно, дон… Серджио, если я правильно услышал? — сказал подоспевший работник заведения
— Нет у нас в стране давно ни донов ни доньев. — на выпуске из лёгких дыма прозвучало особенно язвительно — Принеси-ка нам с компаньера самый дорогой херес, который найдёшь.
— По стакану? — переспросил стоящий, удивлённый моими знаниями местного алкоголя и языка
— Бутылку.
Официант удалился.
— Мой отец, из-за которого я когда-то и начал учить ваш язык — сказал я, запрокинув голову на стуле и выпустив дли-инную струю дыма под потолок — когда-то сказал мне: побываешь у них, значит, выпей херес. Вот и выпьем.
Пока с нами случились бутылка и два стакана я, старательно игнорируя прочие раздражители в виде наших товарищей по эскадрону, спросил:
— О чём поболтать любишь, Рохос?
— Ну… в последнее время, благодаря ребятам из конфедерации мне стала нравится философия. — она обхватила так и не выпитую кружку с сидром руками и очень мило улыбнулась — Я даже купила книжку…
— Значит, философия. Так и запишем. — я прикашльнул — А где тут погулять не слышала?
Официант водрузил средства питья на стол.
— Конечно! — засияла она — Это же родные места. Тут недалеко, если идти по дороге, есть лесок, там красивая поляна с холмом и…
Я разулыбался и наконец всё понял.
Поляна с холмом в лесу. Среди позднего вечера в лучшем случае. Ну конечно. Какой там ресторан с сотней человек внутри.
Никто умудрился не заметить как двое, включая звезду вечера, покинули питейное место. До самого утра, даже не зная, что мы несём, потому-что вместо образования лишь слышали обрывочные лозунги и кусочки реальных знаний из пропаганды, мы спорили о диалектике и абсолюте истины, неся при этом бутылку то в её то в моей руке туда, где закат на родном для нас небе бился прибоем о терминатор деревьев вдали.
— Ночь будет звёздная — сказала она мне…
***
…гроза, гроза! Какая же красочная, торжественная и грандиозная, простая гроза! Её прекрасные, пусть тяжёлые, руки трясли и трясли наши самолёты близкими вспышками молний и тяжёлыми каплями дождя что дробью расшибались о фюзеляж. Казалось, в этой круговерти восторга не было места ни смерти ни ужасу. Всё поглотил единый организм туча, столь величавая, что с ней одной не сравнятся ни великие нарративы ни все войны в истории. Голодный и жадный абсолют природного закона застлал небо и низверг его в тьму.
— Братцы, за дело! — раздирая уши и сотрясая меня до костей, разорвал друг голосом радио
И началась стрельба.
Истребитель нашего товарища, кто ещё недавно пил пенное со всеми, а во время вылета, откуда мы возвращались усталые и с чудовищными потерями в эскадроне, показал себя с самой лучшей стороны — вдруг колыхнулся словно ржаной росток, а потом начал падать, захлёбываясь в густом чёрном дыме. Когда эта единая чернота, бросая нам вслед остатки кусочков обшивки, понеслась камнем вниз, мы вдвоём, последние оставшиеся из боевого соединения республиканской авиации, не услышали ни прощания ни всхлипа и даже последний мат не стал его неуместным надгробием. Чёрная и густая как этот дым тишина обозначила, что пули авиационного калибра прошили насквозь кабину и тело.
Их восемь. Нас двое. Расклад перед боем не наш.
— Котёнок, прикрой!
Я ненавидела это прозвище. Всей душой. И тем не менее, услышать его придало мне какой-то странной уверенности и я сжала штурвал сильнее.
Мой шестнадцатый резко сманеврировал вверх и заложил крутой поворот. Пули сто девятых как гроздья винограда, кинутые нерадивым мальчишкой, пронеслись мимо, к счастью меня не задев. Лететь быстро в такой дождь было нельзя, но и они это знали. А значит, имея преимущество в манёвренности, я могла всё же выйти их построению в хвост несмотря на огромный риск такого выкрутаса.
Серджио отчаянно вилял и вихлял под кучным пулемётным огнём плотного строя фашистских верхушек инженерной мысли. Ему было на что надеяться: ещё во время прошлых боёв, все республиканские лётчики быстро «просекли», что точность у сто девятых — никакущая, поэтому и полагаются они на численное превосходство. Стреляй больше пуль — когда-нибудь попадёшь. Однако, бронирование у них было лучше, а точнее, хотя бы наличествовало в сравнении с нашим полудеревянным недоразумением.
Выполнив свою пилотажную фигуру, я поймала в перекрестье прицела одну из машин.
Выдох.
Нажать.
Надсадно взвыв обречённому пилоту в уши, так мне думалось, «накрылся» двигатель и винт остановился. Облачённый в ту же чёрную шаль, что минутой назад наш мёртвый друг, самолёт возможно и сбившей его сволочи отправился встречать землю моей страны. Она не будет гостеприимна.
— Сейчас я с ними поиграю… — с ощутимым даже сквозь плохое радио придыхом от частого дыхания сказал наставник — Не дрейфь, котёнок.
Его самолёт резко дёрнуло куда-то вправо.
— Подрейфуем.
Я знала, что в его кабине всегда было фото жены.
Думал ли он о ней в момент смерти? Была ли эта карточка перед его лицом? Могли ли глаза видеть? Что вообще переживал тот, кто проложил мой последний путь и помог продержаться дорогою дольше, когда его шестнадцатый разорвало на части перегрузкой от слишком отчаянного манёвра ввышину?
Именно с такими мыслями я пропустила сто девятый сбоку, осыпанная единомоментно осколками столь дорого сердцу соседнего самолёта. Шёпот смерти в фюзеляж от этих кусочков разбитого дружеского сердца был столь громок, столь отличался по фактуре звука от дождя, что я лишь секундами позже осознала что часть этого перестука было уже не частями самолёта Серджио, но от пуль.
Я подняла руку от какой-то части своего туловища, обнаружив кровь. Ожог. Пулевое ранение ощущается как сильный ожог. Поначалу его и правда можно не заметить, как будто тебя ужалила пчела. Но вот чувство огня становится сильнее, оно нарастает, жар становится нестерпимым, сердце заводится гудеть словно мотор, не попадающий поршнем о поршень. Мой самолёт был в полном порядке после нескольких пробитий не критичных узлов, но уже никем не управлялся. Пробита в том числе кабина.
Чернота лёгкого в этом последнем за бой случае дыма обволокла меня и помогла закрыть глаза, медленно отпуская бесполезный штурвал.
Из разбитых стёкол вокруг места пилота выпало в пустоту что-то размером с ладонь и мягкое…
